Дурное место

Дурное место

Наверное, каждый в детстве слышал о проверке старым кладбищем на смелость. Кто-то даже там побывал, кому-то повезло (или не повезло, всё равно во дворе застебут) испугаться и свернуть с полдороги обратно домой. Ну, не в этом суть. У нас на слабо ловили не кладбищем. Было практически рядом со спальными районами место, где парк переходил в окружавший город лес. И переход этот – самая смычка – негласно считался всеми дурным местом. Боялись его не только мы, детвора, но и взрослые. Если вспыхивала новость об очередном преступлении – изнасиловании либо убийстве, — все сразу переспрашивали, не на дурном ли месте оно произошло. На него приходилось процентов семьдесят таких случаев.

Смычка представляла собой проход – между деревьями по всему парку пролегала асфальтовая дорожка. Только в этом месте асфальт, как его ни заделывали, не держался. Крошился, выветривался, вымывался весенними ливнями. И дурное место выглядело как перемешанный с чернозёмом, откуда торчали корни деревьев, песок. Вернее, зияющая дырка, проём, куда обрывалась нормальная дорожка, чтобы через пару-тройку метров поспешно выбраться и «убежать» к маячившим неподалёку пятиэтажкам или школе.

Само собой, в дневное время физрук в качестве альтернативы стадиону гонял вокруг парка маленький народец, бдительно высматривая сквозь тощие по весне ветки деревьев отстающих. И песчаную яму, чтобы не споткнуться о корни и не увязнуть в грязи, каждый раз приходилось обегать или перепрыгивать, за что мы это дурное место особенно не любили.

Так, собственно, и родилась идея с выявлением смелых. Убийства и прочие преступления на смычке только добавляли перчику. Послать кого-нибудь, а самим следить из окон и подъездов пятиэтажки – добежал ли. Вот чем мы любили поразвлечься по вечерам.

Забава продолжалась вплоть до того страшного дня – вернее, почти уже ночи, — когда я сам (дурак!) подбил сбегать к дурному месту своего лучшего друга. Толика. Он был классным парнем, несмотря на то, что избегал страшилок во всех их проявлениях – игр, фильмов, даже хэллоуинские примочки не любил. Говорил, что всё это не для него, и нервные клетки вообще-то не восстанавливаются, чем, естественно, раздражал всех одноклассников, включая меня.

В общем, всё получилось довольно обыденно. Слово за слово, и я загнал Толика в положение, когда он оказался один против всего класса. Отказаться в такой ситуации – означало обречь себя на вечное существование «жертвы», чей рюкзак регулярно топится в унитазе, а пальто перепрятывается в чужую раздевалку, не говоря уже о побоях и насмешках.

Он посмотрел мне (только мне, хотя вокруг него полукругом стояли человек 10-12) в глаза и спокойно сказал: «Хорошо, я пойду. Но, когда вернусь, ты, Алабышев, от меня отсядешь. И домой будем ходить по отдельности». Он прямым текстом заявил, что больше я ему не друг – и, по существу, правильно сделал, хотя все вокруг заржали и стали его дразнить. Но Толик, не обращая на них внимания, развернулся и пошёл к яме.

Времени было уже что-то около одиннадцати. Кто-то отпросился вынести мусор по быстрому (всё-таки район, не считая смычки, был спокойным). Кто-то выгуливал собаку. На кого-то родителям было просто плевать. В частности, это относилось ко мне и к Толику. Мои алкаши отсутствия сына даже не замечали. Его отец после смерти матери вообще замкнулся в себе и приходил с работы хорошо если после полуночи.

Мы стояли у подъезда и в полной, напряжённой, как это всегда бывало, когда один из нас направлялся к дурному месту, тишине смотрели на его уменьшавшуюся фигуру. Вот он пересёк двор, вот поравнялся с первым деревом в парке, вот вступил на асфальтовую дорожку… До ямы оставалось метров шесть, пять, четыре… три… два… Толик, казалось, заколебался на краю асфальтового «обрыва», потом нелепо взмахнул руками, крутанулся на месте – и упал в яму спиной вперёд. Мы засмеялись. Так глупо всё это выглядело. Так необходимо было снять гнетущее напряжение и убедиться, что всё в порядке.

Прошло полминуты и ещё столько же, но Толик не вставал, и наш смех понемногу стих. Кто-то сказал, что он просто решил нас напугать, и пара голосов его поддержали. Но остальные, и я в их числе, стали переглядываться. Это было не похоже на него – лежать в темноте, в холодной грязи, в яме на смычке только для того, чтобы нам отомстить.

Я сорвался и побежал со всех ног в парк первым. Другие последовали моему примеру, но не все. Кто-то вернулся домой и с подачи родителей позвонил в милицию, пока мы – белые, трясущимися от страха и тревоги руками – выволакивали Толика из грязи. Он был мёртв. Даже не дышал, послушный нашим перемазанным в грязи ладоням, как кукла. Приехавшие минут через десять одновременно с ментами врачи «Скорой», в первую очередь, проверили голову, но череп не был проломлен.

«Пиши смерть в результате закрытой ЧМТ», — буркнул один из врачей другому, пока они грузили тело Толика на носилки. Я стоял рядом, не в силах произнести ни слова, и только смотрел на него не отрываясь. Поэтому и только поэтому я знал, что они ошибаются. В последний момент – перед тем, как его лицо заслонил белый халат, глаза Толика открылись, и он ответил мне живым, осмысленным взглядом – как тогда, перед подъездом. В нём читались упрёк, презрение и что-то ещё, невыразимо чужое и страшное. Рот приоткрылся, словно силился бросить мне напоследок пару слов, но оттуда полилась струйка чёрной… даже не грязи. В свете фонарей и мигалок это выглядело как текучая, мерзкая на вид жижа.

Хлопнула задняя дверь машины, и, визжа колёсами, она сорвалась в ночь, увозя от меня друга навсегда. Что и сколько я потом пережил, рассказывать не буду, вряд ли вас интересуют мои душевно-моральные травмы.

Скажу только, что больше к дурному месту не ходил никто. Ни ночью, ни днём.

Прислал Алабышев М.Д., г. Санкт-Петербург.

P.S. Вашей лаборатории потребовалась новая лабораторная мебель высокого качества? Наша компания готова предложить вам самые низкие цены на лабораторную мебель от проверенных производителей.