Отец Алексей лег в постель, накрылся одеялом, сжав его край пальцами, и закрыл глаза. Пред внутренним взором пролетали события этого ужасного дня. Собственно, к этому все и шло. Но сегодня на всех его воззрениях был поставлен жирный крест. Как ни иронично, именно крест. Точка, после которой в данном ключе не должно пролиться ни капли. С годами пламенная вера угасала. Вслед и сам он становился не столь молод, все дальше уходил от образа юного семинариста, замечал на голове седые волосы, проседи, и с возрастающей регулярностью бегал к стоматологу за очередной коронкой. Но огонь теплился. Священник верил в пользу своего труда, не смотря на все махинации, проворачиваемые лицами, стоящими по иерархии выше. Сам он не хотел марать рук о мошенничество. Это означало поразить себя самого в сердце, опустить руки, признаться «Да, я врал. Все эти годы врал самому себе. И влекла меня вовсе не возможность помочь людям, а жажда легкой наживы, имеющая наилучшее алиби». Разве могут хорошие материальные условия подавить ощущение собственной никчемности? Только ни в его случае. Отец Алексей всегда верил во Всевышнего. И в свое высшее предназначение, божественную силу также.
Но этой попраннмой, избиваемой со всех сторон вере суждено было треснуть именно сегодня. Он двадцать лет проработал в одной церкви. И неожиданно, когда отказался от заманчивого, но грязного предложения с присваиванием части денег, отведенных на реконструкцию храма, да еще и пригрозил остальным воздух перекрыть, ибо негоже, ему находят замену в лице чьего-то юного зятя. Такого же семинариста, как и он в прошлом, только, по всей видимости, готового из всех атрибутов веры использовать лишь атрибуты для сокрытия истинной своей крысиной натуры. А как много он вложил в прежнее место работы! И теперь его выкидывают словно больного пса, коего хозяевам представлялось слишком обременительным лечить. Они считали, что у него блохи. Где-то под корой головного мозга.
Напоследок он вскипел, утратил терпение и высказал все, что думал. Не стоило так себя вести. В нем боролось противоречие. С одной стороны обидчики заслуживали осуждения, с другой – на все воля Божья. Но он решил бежать кратчайшим путем и вопросил: «Разве я не служил тебе верой и правдой, Боже? Разве не делал все в соответствии с писанием?». Нахлынула обида, злость, и в сердце своем он совершил то, к чему его давно подталкивали сцены бесправия в стенах церкви – отрекся от веры. Снял крест и кинул его на дороге, широкими, быстрыми шагами удаляясь от места, что называлось святым, а стало ненавистным. Он десятки раз видел, как срывает крест с шеи и швыряет его на землю. И каждый раз ужасался этим мыслям. Теперь страха не было. Все справедливо, все закономерно и логично. Его вытолкнули за черту, перед которой он давно мялся под бременем огорчительных обстоятельств.
Он лежал с закрытыми глазами, плотно их зажмурив, и вдруг расслышал голос спящей рядом жены.
— М. Да, Семен Павлович. О…Да, да…- голос перешел в сладкий стон с многочисленными повторениями вышесказанного. Глаза экс — Отца Алексея расширились и воссияли как два белых фонаря во тьме беззвездной ночи. Он слушал это несколько минут. Зубы начали скрипеть, а брови гневно сдвинулись. Он не мог больше этого терпеть. Вдобавок ко всему сегодняшнему стрессу прибавилось подозрение в измене жены. Это было слишком. На самом деле слишком, — Ну что, Отец Алексей, наконец-то снял розовые очки? – голос жены внезапно стал басовитым, насмешливым, пробирающим до мозга костей, — Всего вкуснее плоды с верхушки. Твои коллеги подобны второсортному гнилью, валяющемуся под ногами. Легко поднять, да жрать их никто не хочет. А ты маячил под солнцем, пока не припекло бок. Добро пожаловать в царство холода. Здесь тебе больше никогда не будет тепло. Кстати, если вы хотите купить зеленый чай оптом по выгодной цене — смело переходите по ссылке ранее.
Он сразу понял, что это вовсе не выдумки Нины. За ним пришел сам Сатана. Он отрекся и сделал себя уязвимым для тьмы. Содрал бинты и позволил ковырять в разврезнувшейся ране когтями. Губы начали бормотать слова молитв, рука потянулась к кресту. Но его там, разумеется, не было. Язык отнялся при виде пылающих бордовых глаз жены, наклонившей голову в холодящей душу ухмылке. Обнадеженный рывок, но неестественно сильные руки сомкнулись на шее. Потолок и люстра поплыли перед глазами. Он провалился в бездонный холод обещанной тьмы.