После похорон я ехала в опустевшую бабушкину квартиру с чувством усталости и большой доли облегчения одновременно. Похороны – всегда тяжело, даже если родных и знакомых пришло всего человек пять. Они смотрят. Люди, у которых покупаешь гроб, заказываешь обмывание и цветы, тоже. От их показного сочувствия тяжесть, непонимание происходящего наваливаются только сильнее. Потом знакомые начинают что-то говорить – с тем же напускным состраданием в голосе, а ты киваешь, но слова проходят мимо, не затрагивая ни головы, ни сердца. Всё это: и восковая бабушка в гробу, и выкопанная на фоне постоянно моросящего дождика могила, и священник под крапчатым зонтом, — кажется просто театральными декорациями. Репетицией, которая сейчас закончится, и можно будет поехать домой, где бабушка привычно откроет дверь после третьего звонка и, ругая меня за то, что вернулась так поздно (или, наоборот, слишком рано), пойдёт ставить чай.
Поддавшись этой мысли, я даже позвонила: три коротких переливчатых трели, слышных на всю лестничную клетку… Безрезультатно, конечно же.
Рука опустилась в карман пальто, где лежал лёгкий, почти невесомый ключ из латуни. Поворот в смазанном замке. Ещё один – и обитая дерматином дверь с табличкой «11» открылась, приглашая войти.
Однокомнатная бабушкина квартира по наследству переходила мне. Завтра перевезу сюда чемодан с вещами, который сейчас хранится у мамы. И начну жить. До этого я много лет провела в другой стране. Денег накопилось достаточно, чтобы вернуться коротать век так, как хотелось всегда: в одиночестве (ну, может, с домашним питомцем), работать из дома, с ноутбука. Писать статьи и книги, посадить на длинном застеклённом балконе клубнику – в общем, доживать свои дни в тишине и спокойствии.
Последняя мысль возвратила к похоронам.
Я прошлась по квартире… Везде – бабушкины вещи. Очки и расцарапанная в детстве мной же лупа на столе. Перекинутый через спинку стула халат. На субботней газете – пульт от накрытого салфеткой телевизора.
Присела за стол в единственной комнате, зажмурилась и положила голову на руки. Так тихо здесь теперь, а под грузной бабушкой половицы всегда скрипели, прогибаясь. Ещё она страдала от кашля и одышки, так что, даже когда просто стояла у плиты, занятая щами или котлетами, отсюда я её слышала.
Я подняла голову и моргнула. Показалось, что света мало, да и воздух стал каким-то спёртым. Или от пережитого за три дня сумбурного кошмара стало трудно дышать? Вегето-сосудистая дистония изредка даёт о себе знать. Нет, дело в задёрнутых шторах — а квартира с момента смерти не проветривалась ни разу. Учитывая, сколько сюда заходило людей за это время, удивительно, что воздух вообще остался…
Подойдя к двери на балкон, я потянула за грузик на верёвочке, и шторы послушно отползли каждая к своей стене. Комната наполнилась рассеянным светом дождливого дня. Теперь шагнуть на балкон, открыть форточку, а следом – окно, закрепив его для верности крючком. Постояв несколько минут у окна, откуда открывался вид на «совмещённую» с парковкой детскую площадку, я решила, что на сегодня достаточно. Пора было уходить.
Бабушкина соседка по лестничной клетке щёлкнула замком, как только я вышла. Похоже, специально дежурила у двери – поджидала.
— Здравствуйте, Марта.
Сухонькая, сморщенная, как грецкий орех и такая же тёмная от загара, с приветливой улыбкой, соседка держала сердце открытым для всех, не только для родных и близких. Настоящий божий одуванчик. Несмотря на пристрастие к уменьшительно-ласкательным словечкам, к ней влекло что-то незримое, мощное. Внутренний свет, наверное. Но бабушка запрещала мне разговаривать с ней дольше необходимого, как и с другими людьми.
«Веди себя тихо, Людка, — не раз повторяла она. – Кто знат, что у них в голове. Пока с человеком пуд соли не съешь, другом он тебе не станет. Да и мала ты для них».
— Схоронили, — коротко поделилась я и замолчала, не зная, что говорить дальше. Спросишь о самочувствии, получится намёк, будто бы и ей в могилу пора. С погодой тоже всё ясно.
Видимо, соседка тоже это поняла, потому что вздохнула, глядя на меня, и начала рассказывать о бабушкиных последних днях.
— Проводила… А знаешь, Аннушка в последний месяц только в магазин раз в три дня и выбиралась. Ноги, говорила, отказывают. Чудилось ещё болезной, словно по ночам в дверь кто звонит – мол, пора уже и умирать. Я думала, ребятки балуются, но так-то у нас не бывает, чтобы в дверь позвонили и убежали. Да и деток в нашем доме мало… Во-от… А перед самой кончиной вдруг жаловаться перестала. Пошла в «Пятёрочку» румяная, весёлая – за дрожжами, пирожки печь. Напекла и к маме твоей с ними на автобусе поехала. И вот на следующий день после этого преставилась… Хотя ты уже, наверное, сама всё это слышала?..
Где-то глубоко внутри вспыхнула обида. Стало неприятно от того, что соседка знает о бабушке больше меня. Но вслух о таких вещах не говорят.
Я покачала головой:
— Мы раз в месяц созванивались. Я жила далеко… А маме сейчас не до воспоминаний.
— А-а, — понимающе сказала Марта, но, судя по взгляду, чувствовала она себя сконфуженной. Нечасто встретишь такие «близкородственные» отношения, когда семья всего из трёх человек даже не встречается, а созванивается. Раз в месяц. Или реже.
Но так получилось. Бабушка любила маму, которая у нас хроническая запойная алкоголичка. Меня, наоборот, не жаловала, потому что я, по её мнению: «Вся в отца, характер тяжёлый, никого слушаться не хошь». Так и жили друг от друга далеко. Мать пила, бабушка раз в неделю выбиралась за ней поухаживать, а я (по установленному ею же договору) звонила каждый месяц и спрашивала, как дела. Иногда высылала деньги.
— До свидания, — сказала я и шагнула мимо соседкиной вязаной юбки к лестнице. – Завтра вернусь.
— До завтра тогда, – улыбнулась (по голосу заметно было) в спину Марта. – Хорошо, что теперь ты здесь жить будешь, а не кто-то посторонний. Заглядывай ко мне, если хочешь. Кофе сварю.
Следующие несколько дней я крутилась, как белка в колесе: отнесла старые, ненужные уже советские вещи в подвал; договорилась с единственным на весь город провайдером о том, чтобы сюда провели Интернет; вызвала сантехника; а в промежутках между делами бегала к матери – прибраться и набить холодильник. Её ноги, в отличие от бабушкиных, были в полном порядке, но из-за хронического алкоголизма пошаливал вестибулярный аппарат, качая мать, как на корабельной палубе во время шторма, и так же регулярно швыряя её на стены, мебель или пол. Каким непостижимым образом она при этом умудрялась выбираться за водкой, так и осталось для меня загадкой. Но она, рискуя ли собственной жизнью или обращаясь с униженной просьбой к соседкам, это делала.
Несмотря на всё это, моя собственная жизнь – такая, какой она была на самом деле, а не только то, что открывалось маме и бабушке, — постепенно налаживалась. Я общалась по Скайпу с действительно близкими людьми, приглашала к себе Марту, друзей и даже завела маленького, грязного, но живого и бойкого котёнка, встреченного как-то утром у подъезда.
Так, в хлопотах и заботах, незаметно прошли сорок дней с её смерти.
А потом на голову мою свалилось тридцать три несчастья.
Сначала сбежал котёнок. Что бы я ему ни предлагала, есть он отказывался. Всё смотрел куда-то мимо меня и страшно шипел, сужая огромные жёлтые бриллианты до двух раскосых щёлочек. Улучив момент, когда я выходила за дверь, он бросился в щель между рассохшейся, покрытой трещинами створкой и ногами, скатился вниз по лестнице – и только я его и видела.
Это было грустно и обидно. Именно сейчас мне так требовался друг. Почему он так себя повёл? Что за странные создания – кошки… Душу собаки прочитать так легко, кошачью независимую душу – невозможно. Ясно одно, что-то в квартире ему не понравилось. Запах?..
Вернувшись из магазина, я долго ходила по квартире и принюхивалась, вслушивалась, всматривалась. Ничего. Напряжённая, почти звенящая тишина и воздух – хоть ложкой мешай. Пришлось снова открыть окно.
…Ноутбук неохотно отозвался на кнопку «Power», заурчал вместо сбежавшего кота. Интернет, всего три недели как подключённый, пропал.
Звонок в техподдержку ничего не дал. После часа переговоров выяснилось, что проблема с моей стороны. Я проверила все подключения, и, когда уже собиралась вызывать мастера, обнаружила перерезанный в нескольких местах кабель. Не перегрызенный кошачьими мелкими зубками. Пластик с проводками разных цветов под них был аккуратно рассечён острым лезвием, которое – будто брошенное наспех чьей-то рукой, — валялось на кухонном столе.
Я долго и бессмысленно смотрела на него, спрашивая себя, кто мог это сделать?
А может, я – шизофреник?..
Да нет, это же наследственное. В нашей семье никто вроде не страдал…
Ночью с подоконника в кухне с жутким грохотом обрушился горшок с фиалками, купленными накануне. Перебудил не только меня, но и всех соседей. Утром с бабушкиной кровати исчезла в небытие грелка, которую я положила на самое видное место – прямо на подушку. А под вечер – когда уже после шести заглянула Марта, — дверь неожиданно захлопнуло сквозняком у неё перед носом.
…До последнего не хотелось верить, в то, что казалось таким очевидным. Я списывала всё на совпадения и сражалась молча, но упорно – до тех пор, пока не свалилась с тяжёлым гриппом.
Обычно я сплю крепко, но той ночью, больная, дрожа от озноба, никак не могла согреться. И, кутаясь в одеяло, слышала в кухне, коридоре, а затем и в тёмной комнате грузные шаги, сопровождаемые скрипом половиц и негромким старческим покашливанием.
Бабушка никуда не ушла. Она осталась здесь со мной и по-прежнему, ровно как и при жизни, наводила свои порядки. Две хозяйки не могли ужиться в одной квартире.
Многое я передумала, день за днём проводя в кровати, с головой укрытая одеялом, и вылезая лишь за очередной чашкой чая с лимоном. Страха перед бабушкой не было. Возмущения – тоже. Я понимала её. Понимала причину её возвращения. И поэтому не хотела приглашать священника, выносить – что называется – мусор из избы. Каким бы тяжёлым (для меня) характером она ни обладала, это была моя родная бабушка, и позорить её после смерти я не имела права.
Нужно было справляться своими силами. Но как?..
Через несколько проведённых в горячке дней и полубессонных ночей ответ пришёл сам. Как только самочувствие улучшилось настолько, что я снова смогла выходить на улицу без опасения свалиться посреди дороги от слабости, я вызвонила такси и поехала на кладбище – на свежую бабушкину могилу.
С собой я не везла ничего, кроме детской игрушечной лопатки и тяжёлой матерчатой авоськи, на которую изредка с любопытством поглядывал в своё зеркало таксист.
Высадив меня у ворот, он согласился подождать, и под снова накрапывающим с серого неба дождём я прошла по знакомой извилистой дорожке вверх и вперёд. Тяжёлая ноша оттягивала руки, но я не сдавалась.
Через пять минут я уже перешагнула оградку и сидела на корточках у надгробной плиты с надписью: «Анна Сергеевна Попова, 13.05.1927 – 10.10.2012. В памяти дочери и внучки навсегда». Выкопать детским совком в жидкой, подмытой дождём земле ещё одну ямку не составило труда.
Потом я с трудом открыла запечатанный пакет соли и щедро высыпала в мутную жижу всю до крупинки – с горкой. Перемешала. Соль должна была впитаться целиком, чтобы пройти вместе с водой два метра земли и достигнуть адресата. Конечно, здесь было гораздо меньше пуда, но за годы моего детства мы съели вместе и не столько.
Больше бабушка в свою бывшую квартиру не заглядывала и жизнь по-новому устраивать не мешала. Если и приходила пару раз с предупреждением, это уже случалось намного позже, во снах – и это, как говорится, совсем другая история…
Спонсор статьи: Лучшее СТО в Санкт Петербурге по сервису Форд. Низкие цены и высочайшее качество ремонта и диагностики автомобиля вам гарантированы!